Неточные совпадения
Другой вариант утверждает, что Иванов совсем не умер, а был уволен
в отставку за то, что голова его вследствие постепенного присыхания мозгов (от ненужности
в их употреблении)
перешла в зачаточное состояние.
На
другой день, едва позолотило солнце верхи соломенных крыш, как уже войско, предводительствуемое Бородавкиным, вступало
в слободу. Но там никого не было, кроме заштатного попа, который
в эту самую минуту рассчитывал, не выгоднее ли ему
перейти в раскол. Поп был древний и скорее способный поселять уныние, нежели вливать
в душу храбрость.
— Прим. издателя.] и
переходя от одного силлогизма [Силлогизм (греч.) — вывод из двух или нескольких суждений.] к
другому, заключила, что измена свила себе гнездо
в самом Глупове.
Стремов, увлекши за собой некоторых
других членов, вдруг
перешел на сторону Алексея Александровича и с жаром не только защищал приведение
в действие мер, предлагаемых Карениным, но и предлагал
другие крайние
в том же духе.
Во глубине души она находила, что было что-то именно
в ту минуту, как он
перешел за ней на
другой конец стола, но не смела признаться
в этом даже самой себе, тем более не решалась сказать это ему и усилить этим его страдание.
Разговор
перешел на злоупотребления властей
в Соединенных Штатах, но Анна тотчас же перевела его на
другую тему, чтобы вызвать управляющего из молчания.
«Да, надо опомниться и обдумать, — думал он, пристально глядя на несмятую траву, которая была перед ним, и следя за движениями зеленой букашки, поднимавшейся по стеблю пырея и задерживаемой
в своем подъеме листом снытки. — Всё сначала, — говорил он себе, отворачивая лист снытки, чтобы он не мешал букашке, и пригибая
другую траву, чтобы букашка
перешла на нее. — Что радует меня? Что я открыл?»
Как вытерпишь на собственной коже то да
другое, да как узнаешь, что всякая копейка алтынным гвоздем прибита, да как
перейдешь все мытарства, тогда тебя умудрит и вышколит <так>, что уж не дашь промаха ни
в каком предприятье и не оборвешься.
На это обыкновенно замечали
другие чиновники: «Хорошо тебе, шпрехен зи дейч Иван Андрейч, у тебя дело почтовое: принять да отправить экспедицию; разве только надуешь, заперши присутствие часом раньше, да возьмешь с опоздавшего купца за прием письма
в неуказанное время или
перешлешь иную посылку, которую не следует
пересылать, — тут, конечно, всякий будет святой.
Прогулку сделали они недалекую: именно,
перешли только на
другую сторону улицы, к дому, бывшему насупротив гостиницы, и вошли
в низенькую стеклянную закоптившуюся дверь, приводившую почти
в подвал, где уже сидело за деревянными столами много всяких: и бривших и не бривших бороды, и
в нагольных тулупах и просто
в рубахе, а кое-кто и во фризовой шинели.
Сонечка занимала все мое внимание: я помню, что, когда Володя, Этьен и я разговаривали
в зале на таком месте, с которого видна была Сонечка и она могла видеть и слышать нас, я говорил с удовольствием; когда мне случалось сказать, по моим понятиям, смешное или молодецкое словцо, я произносил его громче и оглядывался на дверь
в гостиную; когда же мы
перешли на
другое место, с которого нас нельзя было ни слышать, ни видеть из гостиной, я молчал и не находил больше никакого удовольствия
в разговоре.
В другое время, размышляя обо всем этом, она искренно дивилась себе, не веря, что верила, улыбкой прощая море и грустно
переходя к действительности; теперь, сдвигая оборку, девушка припоминала свою жизнь.
В то же время он ясно сознавал, что мечта, загоревшаяся
в голове его,
в высшей степени неосуществима, — до того неосуществима, что ему даже стало стыдно ее, и он поскорей
перешел к
другим, более насущным заботам и недоумениям, оставшимся ему
в наследство после «растреклятого вчерашнего дня».
Весь этот вечер до десяти часов он провел по разным трактирам и клоакам,
переходя из одного
в другой. Отыскалась где-то и Катя, которая опять пела
другую лакейскую песню, о том, как кто-то, «подлец и тиран...
— Батюшки! — причитал кучер, — как тут усмотреть! Коли б я гнал али б не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все видели: люди ложь, и я то ж. Пьяный свечки не поставит — известно!.. Вижу его, улицу
переходит, шатается, чуть не валится, — крикнул одноважды, да
в другой, да
в третий, да и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так и пал! Уж нарочно, что ль, он аль уж очень был нетверез… Лошади-то молодые, пужливые, — дернули, а он вскричал — они пуще… вот и беда.
— Да што! — с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то «Да-а шта-а!»),
переходя с какими-то бумагами к
другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, — вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает, беспрерывные на них поступают жалобы, а изволили
в претензию войти, что я папироску при них закурил!
Ну что ж, что вы
в другой разряд людей
перейдете?
Ну, а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок
в организме, тотчас и начинает сказываться возможность
другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с
другим миром больше, так что, когда умрет совсем человек, то прямо и
перейдет в другой мир».
[Вязь — старославянский шрифт,
в котором все буквы связаны и
переходят одна
в другую.])
Плывущей своей походкой этот важный человек
переходил из одного здания
в другое, каменное лицо его было неподвижно, только чуть-чуть вздрагивали широкие ноздри монгольского носа и сокращалась брезгливая губа, но ее движение было заметно лишь потому, что щетинились серые волосы
в углах рта.
Люди исчезали из приемной,
переходя в другую комнату, исчезли, оставив за собой синюю пелену дыма. Самгин отказался от чая, спросил...
Глаза ее щурились и мигали от колючего блеска снежных искр. Тихо, суховато покашливая, она говорила с жадностью долго молчавшей, как будто ее только что выпустили из одиночного заключения
в тюрьме. Клим отвечал ей тоном человека, который уверен, что не услышит ничего оригинального, но слушал очень внимательно.
Переходя с одной темы на
другую, она спросила...
Он полюбовался сочетанием десятка слов,
в которые он включил мысль и образ. Ему преградила дорогу небольшая группа людей, она занимала всю панель, так же как
другие прохожие, Самгин, обходя толпу,
перешел на мостовую и остановился, слушая...
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких
других слов.
В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин
перешел в свою комнату, открыл окно и сел, глядя
в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот
в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские начальники сходят с ума. С какой целью Дронов рассказал о земских начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты? Ответов на эти вопросы он не искал.
При каждой встрече она рассказывала Климу новости:
в одном студенческом кружке оказался шпион,
в другом — большинство членов «
перешло в марксизм», появился новый пропагандист, кажется — нелегальный.
«Кончилось», — подумал Самгин. Сняв очки и спрятав их
в карман, он
перешел на
другую сторону улицы, где курчавый парень и Макаров, поставив Алину к стене, удерживали ее, а она отталкивала их.
В эту минуту Игнат, наклонясь, схватил гроб за край, легко приподнял его и, поставив на попа, взвизгнул...
События его жизни умельчились до микроскопических размеров, но и с теми событиями не справится он; он не
переходит от одного к
другому, а перебрасывается ими, как с волны на волну; он не
в силах одному противопоставить упругость воли или увлечься разумом вслед за
другим.
Воспитанный
в недрах провинции, среди кротких и теплых нравов и обычаев родины,
переходя в течение двадцати лет из объятий
в объятия родных,
друзей и знакомых, он до того был проникнут семейным началом, что и будущая служба представлялась ему
в виде какого-то семейного занятия, вроде, например, ленивого записыванья
в тетрадку прихода и расхода, как делывал его отец.
Наконец обратился к саду: он решил оставить все старые липовые и дубовые деревья так, как они есть, а яблони и груши уничтожить и на место их посадить акации; подумал было о парке, но, сделав
в уме примерно смету издержкам, нашел, что дорого, и, отложив это до
другого времени,
перешел к цветникам и оранжереям.
Запахло сыростью. Становилось все темнее и темнее. Деревья сгруппировались
в каких-то чудовищ;
в лесу стало страшно: там кто-то вдруг заскрипит, точно одно из чудовищ
переходит с своего места на
другое, и сухой сучок, кажется, хрустит под его ногой.
Она как будто вдруг
перешла в другую веру и стала исповедовать ее, не рассуждая, что это за вера, какие догматы
в ней, а слепо повинуясь ее законам.
В разговоре она не мечтает и не умничает: у ней, кажется, проведена
в голове строгая черта, за которую ум не
переходил никогда. По всему видно было, что чувство, всякая симпатия, не исключая и любви, входят или входили
в ее жизнь наравне с прочими элементами, тогда как у
других женщин сразу увидишь, что любовь, если не на деле, то на словах, участвует во всех вопросах жизни и что все остальное входит стороной, настолько, насколько остается простора от любви.
И жена его сильно занята: она часа три толкует с Аверкой, портным, как из мужниной фуфайки перешить Илюше курточку, сама рисует мелом и наблюдает, чтоб Аверка не украл сукна; потом
перейдет в девичью, задаст каждой девке, сколько сплести
в день кружев; потом позовет с собой Настасью Ивановну, или Степаниду Агаповну, или
другую из своей свиты погулять по саду с практической целью: посмотреть, как наливается яблоко, не упало ли вчерашнее, которое уж созрело; там привить, там подрезать и т. п.
Иногда
в ней выражалось такое внутреннее утомление от ежедневной людской пустой беготни и болтовни, что Штольцу приходилось внезапно
переходить в другую сферу,
в которую он редко и неохотно пускался с женщинами. Сколько мысли, изворотливости ума тратилось единственно на то, чтоб глубокий, вопрошающий взгляд Ольги прояснялся и успокоивался, не жаждал, не искал вопросительно чего-нибудь дальше, где-нибудь мимо его!
А если до сих пор эти законы исследованы мало, так это потому, что человеку, пораженному любовью, не до того, чтоб ученым оком следить, как вкрадывается
в душу впечатление, как оковывает будто сном чувства, как сначала ослепнут глаза, с какого момента пульс, а за ним сердце начинает биться сильнее, как является со вчерашнего дня вдруг преданность до могилы, стремление жертвовать собою, как мало-помалу исчезает свое я и
переходит в него или
в нее, как ум необыкновенно тупеет или необыкновенно изощряется, как воля отдается
в волю
другого, как клонится голова, дрожат колени, являются слезы, горячка…
У Марфеньки на глазах были слезы. Отчего все изменилось? Отчего Верочка
перешла из старого дома? Где Тит Никоныч? Отчего бабушка не бранит ее, Марфеньку: не сказала даже ни слова за то, что, вместо недели, она пробыла
в гостях две? Не любит больше? Отчего Верочка не ходит по-прежнему одна по полям и роще? Отчего все такие скучные, не говорят
друг с
другом, не дразнят ее женихом, как дразнили до отъезда? О чем молчат бабушка и Вера? Что сделалось со всем домом?
— Одни из этих артистов просто утопают
в картах,
в вине, — продолжал Райский, —
другие ищут роли. Есть и дон-кихоты между ними: они хватаются за какую-нибудь невозможную идею, преследуют ее иногда искренно; вообразят себя пророками и апостольствуют
в кружках слабых голов, по трактирам. Это легче, чем работать. Проврутся что-нибудь дерзко про власть, их переводят,
пересылают с места на место. Они всем
в тягость, везде надоели. Кончают они различно, смотря по характеру: кто угодит, вот как вы, на смирение…
Бабушка пересмотрела все материи, приценилась и к сыру, и к карандашам, поговорила о цене на хлеб и
перешла в другую, потом
в третью лавку, наконец, проехала через базар и купила только веревку, чтоб не вешали бабы белье на дерево, и отдала Прохору.
— Я просто не пущу тебя сегодня, Леонтий, — сказал Райский, — мне скучно одному; я
перейду в старый дом с тобой вместе, а потом, после свадьбы Марфеньки, уеду. Ты при бабушке и при Вере будешь первым министром,
другом и телохранителем.
— А еще — вы следите за мной исподтишка: вы раньше всех встаете и ждете моего пробуждения, когда я отдерну у себя занавеску, открою окно. Потом, только лишь я
перехожу к бабушке, вы избираете
другой пункт наблюдения и следите, куда я пойду, какую дорожку выберу
в саду, где сяду, какую книгу читаю, знаете каждое слово, какое кому скажу… Потом встречаетесь со мною…
Оба понимали, что каждый с своей точки зрения прав — но все-таки безумно втайне надеялись, он — что она
перейдет на его сторону, а она — что он уступит, сознавая
в то же время, что надежда была нелепа, что никто из них не мог, хотя бы и хотел, внезапно переродиться, залучить к себе, как шапку надеть,
другие убеждения,
другое миросозерцание, разделить веру или отрешиться от нее.
В утро той страшной сцены рябой, тот самый, к которому
перешли Тришатов и
друг его, успел известить Бьоринга о предстоящем злоумышлении.
7-го октября был ровно год, как мы вышли из Кронштадта. Этот день прошел скромно. Я живо вспомнил, как, год назад, я
в первый раз вступил на море и зажил новою жизнью, как из покойной комнаты и постели
перешел в койку и на колеблющуюся под ногами палубу, как неблагосклонно встретило нас море, засвистал ветер, заходили волны; вспомнил снег и дождь, зубную боль — и прощанье с
друзьями…
Вероятно, и те и
другие вышли из одной колыбели, Средней Азии, и, конечно, составляли одно племя, которое
в незапамятные времена распространилось по юго-восточной части материка и потом
перешло на все окрестные острова.
После смешно было вспоминать, как, при каждом ударе и треске, все мы проворно
переходили одни на место
других на палубе. «Страшновато было!» — как говорил, бывало, я
в подобных случаях спутникам. Впрочем, все это продолжалось, может быть, часа два, пока не начался опять прилив, подбавивший воды, и мы снялись и пошли дальше.
Мы между тем
переходили от чашки к чашке, изредка перекидываясь
друг с
другом словом. «Попробуйте, — говорил мне вполголоса Посьет, — как хорош винегрет из раков
в синей чашке. Раки посыпаны тертой рыбой или икрой; там зелень, еще что-то». — «Я ее всю съел, — отвечал я, — а вы пробовали сырую рыбу?» — «Нет, где она?» — «Да вот нарезана длинными тесьмами…» — «Ах! неужели это сырая рыба? а я почти половину съел!» — говорил он с гримасой.
Когда судно катится с вершины волны к ее подножию и
переходит на
другую волну, оно делает такой размах, что, кажется, сейчас рассыплется вдребезги; но когда убедишься, что этого не случится, тогда делается скучно, досадно, досада превращается
в озлобление, а потом
в уныние.
Наконец надо же и совесть знать, пора и приехать.
В этом японском, по преимуществу тридесятом, государстве можно еще оправдываться и тем, что «скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». Чуть ли эта поговорка не здесь родилась и
перешла по соседству с Востоком и к нам, как и многое
другое… Но мы выросли, и поговорка осталась у нас
в сказках.
Говорят, англичанки еще отличаются величиной своих ног: не знаю, правда ли? Мне кажется, тут есть отчасти и предубеждение, и именно оттого, что никакие
другие женщины не выставляют так своих ног напоказ, как англичанки:
переходя через улицу,
в грязь, они так высоко поднимают юбки, что… дают полную возможность рассматривать ноги.
Они
в ссоре за какие-то пять шиллингов и так поглощены ею, что, о чем ни спросишь, они сейчас
переходят к жалобам одна на
другую.